Если нет последствий, значит, нет и ошибки
Ну и еще одна статья, тоже о еде, и тоже нетривиальная. ЧУЖАЯ ЕДА В РАССКАЗАХ О ПУТЕШЕСТВИИ: НАЧАЛО XIX в. И СОВРЕМЕННОСТЬ. Автор: П. С. Куприянов. «Этнографическое обозрение»,2012. № 5. Разумеется, статья научная, поднимает проблему кулинарного мультикультурализма. Я сознательно оставила только исторические факты, опустив научный анализ.
В статье анализируется описание чужой еды в рассказах о заграничном путешествии начала XIX в. и - современных. Источниками исследования являются записки путешественников начала XIX в. и интервью современных туристов. В центре внимания - восприятие и описание чужой еды. Основным источником экзотической провизии был торговый обмен с туземцами, которые обычно подплывали со своим товаром прямо к кораблю. Местные продукты чаще всего обменивались на куски железа и разные металлические изделия. Этот процесс регулярно упоминается и описывается разными авторами (Крузенштерн 1809). Иногда во время обмена возникали и курьезные ситуации: "Приплыл дикарь. На шее у него было привязано что-то белое как украшение. Мориц [Коцебу] принял его за зуб и дал за него дикарю иглу для сшивания мешков. Дикарь, как только торг был заключен, разразился громким смехом, и не без причины. Мориц купил очищенный банан, который дикарь нацепил на шею, чтобы обмануть" (Головнин 1819). Заметим, что в данной ситуации дикарь воспользовался незнакомством чужаков с местной пищей, которую они просто не узнают. В другом случае вместо банана фигурирует известная европейцам редька, необычная форма которой затрудняет ее идентификацию: "Японцы, которые едят очень много редьки, развешивают ее пучки на деревьях, чтобы сохранить на зиму. Деревья при этом выглядят как крушина или черемуха в цвету. Мы долго были в заблуждении, пока с помощью подзорных труб не убедились, что это были пучки редьки"
Неузнавание европейцами местной еды подчеркивает ее экзотичность. В то же время, последняя не является исчерпывающей характеристикой "туземной" пищи в глазах путешественников - для них это не просто незнакомая, но именно - чужая еда.
Описывая встречу с японским начальником на о. Итуруп в 1811 г., В. М. Головнин отмечает: "Мы его поблагодарили и сделали ему и приближенным к нему чиновникам подарки, состоявшие из разных европейских вещей, а он нас отдарил свежей рыбой, кореньями сарана, диким чесноком и фляжкой японского напитка саги, которым потчевал нас, отведывая наперед сам, а я поил начальника и всех его товарищей французской водкой, выпив сперва сам, по японскому обыкновению, дабы показать, что в ней нет ничего опасного для здоровья. Они пили с большим удовольствием, прихлебывая понемногу и прищелкивая языком" (Головнин 1816).
главная пища жителей Маркизских островов -густое кислое тесто из корня таро и хлебных плодов - по словам путешественника, довольно вкусна и напоминает яблочное пирожное, но "не имеющий привычки, смотря на них, как обедают, не может чувствовать хорошего аппетита. Они берут кислое тесто пальцами и несут ко рту с жадностью" (Крузенштерн 1809). В. М. Головнин чувствует сильное отвращение к каве, традиционному напитку народов Океании, из-за специфического способа ее приготовления: "Жители многих островов Тихого океана жуют корень растения, кавою называемого, и, пережевав, выплевывают в один сосуд, которому, таким образом наполнив жеваным корнем, слюною и водою, дают несколько времени постоять. Из сего-то мерзкого состава и выходит пьяный их напиток" (Головнин 1819).Характерно, что, помня об этом рецепте, путешественник относится с подозрением и к другим местным блюдам (в том числе - приятным на вкус), предполагая, что они приготовлены аналогичным способом.
Главной характеристикой японской пищи для россиян является ее инаковость, которая проявляется в самых разных аспектах японской культуры питания: застольном этикете, основных блюдах, способах приготовления и даже внешнем виде продуктов (Головнин 1816, III: 104). В описании российского наблюдателя рацион японцев вполне соответствует вышеупомянутым свойствам пищи "дикарей": он в значительной
степени состоит из сырых продуктов - редьки, грибов, "дикого чеснока" и другой "дикой зелени", иначе говоря, местных земных "произращений". Как и положено "диким", японцы неразборчивы в пище: "Море ничего не производит такого, чего бы японцы не ели: всякого рода рыба, морские животные, раковины, растения морские, трава, растущая на каменьях, - все это употребляется ими в пищу...". В глазах просвещенного европейца подобные факты должны были свидетельствовать о "дикости" местных жителей, тем более, что отдельные случаи не оставляли в этом никакого сомнения: "одного чиновника мы знали, который, следуя обычаю матсмайских курильцев, любил есть собачье мясо и приготовлял оное самым варварским способом, чего даже и сами курильцы гнушались: он обыкновенно молодых щенят опускал живых в кипящую воду и потом тотчас вынимал, снимал шерсть и ел.
И все же, сам факт, что японская пища оказалась в значительной мере пищей дикарей, не вызывал большого удивления у российских путешественников. Проблема заключалась в том, что, будучи пленниками, они также были вынуждены ее есть: "обыкновенные блюда были: вместо хлеба сорочинская каша, вместо соли кусочка два соленой редьки, похлебка из редьки, а иногда из какой-нибудь дикой зелени, или лапша, и кусок жареной или вареной рыбы. Иногда грибы в супе; раза два или три давали по яйцу круто сваренному" Такие описания, неоднократно повторяющиеся на протяжении всего повествования, имеют устойчивую структуру, закрепляющую инаковость японской пищи. Благодаря активному использованию предлога "вместо" местные блюда и продукты предстают не более чем заменителями нормальной, знакомой, своей пищи, отсутствие которой переживается почти так же остро, как голод: "В Хакодате кормили нас очень дурно, особенно сначала: обыкновенную нашу пищу составляли каша из сорочинского пшена, похлебка из простой горячей воды с тертой редькой, без всякой приправы, горсточка зеленого луку, мелко накрошенного, или вареных бобов <...>. Изредка варили нам лапшу из бобовой муки, подавали гнилую треску или китовый жир вместо редечного супу... пить же давали теплую воду, а иногда очень дурной чай без сахару"
В. М. Головнин нередко оспаривает распространенное (и не раз им же самим озвученное) представление о варварстве японцев, иронизирует над излишней экзотизацией Японии, свойственной некоторым европейским авторам4 и приводит разные доводы в пользу того, что "уже пора им исключить японцев из числа варваров" . Этот иной взгляд заставляет путешественника иначе говорить и о местной пище: "кормили в Матсмае гораздо лучше, нежели в Хакодаде. По обыкновению японцев, сорочинская каша и соленая редька служили нам вместо хлеба и соли; сверх того, давали нам очень хорошую жареную или вареную рыбу, свежую, а иногда соленую, суп из разной лесной зелени или похлебку, наподобие нашей лапши; часто варили для нас уху или соус с рыбой, или похлебку из ракушек; рыбу жарили в маковом масле и приправляли тертой редькой и соей; а когда выпал снег, то стреляли для нас нарочно оленей и медведей, а иногда и зайцев. Самое же лучшее кушанье, по мнению японцев, было китовина и сивучье мясо. Работникам нашим, так как они были в России, приказано было стараться приготовлять кушанье на наш вкус, почему иногда делали они для нас пирожки из ячной муки с рыбой, довольно вкусные, а иногда варили жидкую кашу.
Вот только и было два русских блюда, которые они сделать умели. Кормили же нас, по своему обычаю, три раза в день. Для питья давали теплую или горячую чайную воду, а когда водили в замок, то по возращении давали каждому из нас чашки по две чайных подогретой саги; то же делали, когда погода была холоднее обыкновенной" .
В статье анализируется описание чужой еды в рассказах о заграничном путешествии начала XIX в. и - современных. Источниками исследования являются записки путешественников начала XIX в. и интервью современных туристов. В центре внимания - восприятие и описание чужой еды. Основным источником экзотической провизии был торговый обмен с туземцами, которые обычно подплывали со своим товаром прямо к кораблю. Местные продукты чаще всего обменивались на куски железа и разные металлические изделия. Этот процесс регулярно упоминается и описывается разными авторами (Крузенштерн 1809). Иногда во время обмена возникали и курьезные ситуации: "Приплыл дикарь. На шее у него было привязано что-то белое как украшение. Мориц [Коцебу] принял его за зуб и дал за него дикарю иглу для сшивания мешков. Дикарь, как только торг был заключен, разразился громким смехом, и не без причины. Мориц купил очищенный банан, который дикарь нацепил на шею, чтобы обмануть" (Головнин 1819). Заметим, что в данной ситуации дикарь воспользовался незнакомством чужаков с местной пищей, которую они просто не узнают. В другом случае вместо банана фигурирует известная европейцам редька, необычная форма которой затрудняет ее идентификацию: "Японцы, которые едят очень много редьки, развешивают ее пучки на деревьях, чтобы сохранить на зиму. Деревья при этом выглядят как крушина или черемуха в цвету. Мы долго были в заблуждении, пока с помощью подзорных труб не убедились, что это были пучки редьки"
Неузнавание европейцами местной еды подчеркивает ее экзотичность. В то же время, последняя не является исчерпывающей характеристикой "туземной" пищи в глазах путешественников - для них это не просто незнакомая, но именно - чужая еда.
Описывая встречу с японским начальником на о. Итуруп в 1811 г., В. М. Головнин отмечает: "Мы его поблагодарили и сделали ему и приближенным к нему чиновникам подарки, состоявшие из разных европейских вещей, а он нас отдарил свежей рыбой, кореньями сарана, диким чесноком и фляжкой японского напитка саги, которым потчевал нас, отведывая наперед сам, а я поил начальника и всех его товарищей французской водкой, выпив сперва сам, по японскому обыкновению, дабы показать, что в ней нет ничего опасного для здоровья. Они пили с большим удовольствием, прихлебывая понемногу и прищелкивая языком" (Головнин 1816).
главная пища жителей Маркизских островов -густое кислое тесто из корня таро и хлебных плодов - по словам путешественника, довольно вкусна и напоминает яблочное пирожное, но "не имеющий привычки, смотря на них, как обедают, не может чувствовать хорошего аппетита. Они берут кислое тесто пальцами и несут ко рту с жадностью" (Крузенштерн 1809). В. М. Головнин чувствует сильное отвращение к каве, традиционному напитку народов Океании, из-за специфического способа ее приготовления: "Жители многих островов Тихого океана жуют корень растения, кавою называемого, и, пережевав, выплевывают в один сосуд, которому, таким образом наполнив жеваным корнем, слюною и водою, дают несколько времени постоять. Из сего-то мерзкого состава и выходит пьяный их напиток" (Головнин 1819).Характерно, что, помня об этом рецепте, путешественник относится с подозрением и к другим местным блюдам (в том числе - приятным на вкус), предполагая, что они приготовлены аналогичным способом.
Главной характеристикой японской пищи для россиян является ее инаковость, которая проявляется в самых разных аспектах японской культуры питания: застольном этикете, основных блюдах, способах приготовления и даже внешнем виде продуктов (Головнин 1816, III: 104). В описании российского наблюдателя рацион японцев вполне соответствует вышеупомянутым свойствам пищи "дикарей": он в значительной
степени состоит из сырых продуктов - редьки, грибов, "дикого чеснока" и другой "дикой зелени", иначе говоря, местных земных "произращений". Как и положено "диким", японцы неразборчивы в пище: "Море ничего не производит такого, чего бы японцы не ели: всякого рода рыба, морские животные, раковины, растения морские, трава, растущая на каменьях, - все это употребляется ими в пищу...". В глазах просвещенного европейца подобные факты должны были свидетельствовать о "дикости" местных жителей, тем более, что отдельные случаи не оставляли в этом никакого сомнения: "одного чиновника мы знали, который, следуя обычаю матсмайских курильцев, любил есть собачье мясо и приготовлял оное самым варварским способом, чего даже и сами курильцы гнушались: он обыкновенно молодых щенят опускал живых в кипящую воду и потом тотчас вынимал, снимал шерсть и ел.
И все же, сам факт, что японская пища оказалась в значительной мере пищей дикарей, не вызывал большого удивления у российских путешественников. Проблема заключалась в том, что, будучи пленниками, они также были вынуждены ее есть: "обыкновенные блюда были: вместо хлеба сорочинская каша, вместо соли кусочка два соленой редьки, похлебка из редьки, а иногда из какой-нибудь дикой зелени, или лапша, и кусок жареной или вареной рыбы. Иногда грибы в супе; раза два или три давали по яйцу круто сваренному" Такие описания, неоднократно повторяющиеся на протяжении всего повествования, имеют устойчивую структуру, закрепляющую инаковость японской пищи. Благодаря активному использованию предлога "вместо" местные блюда и продукты предстают не более чем заменителями нормальной, знакомой, своей пищи, отсутствие которой переживается почти так же остро, как голод: "В Хакодате кормили нас очень дурно, особенно сначала: обыкновенную нашу пищу составляли каша из сорочинского пшена, похлебка из простой горячей воды с тертой редькой, без всякой приправы, горсточка зеленого луку, мелко накрошенного, или вареных бобов <...>. Изредка варили нам лапшу из бобовой муки, подавали гнилую треску или китовый жир вместо редечного супу... пить же давали теплую воду, а иногда очень дурной чай без сахару"
В. М. Головнин нередко оспаривает распространенное (и не раз им же самим озвученное) представление о варварстве японцев, иронизирует над излишней экзотизацией Японии, свойственной некоторым европейским авторам4 и приводит разные доводы в пользу того, что "уже пора им исключить японцев из числа варваров" . Этот иной взгляд заставляет путешественника иначе говорить и о местной пище: "кормили в Матсмае гораздо лучше, нежели в Хакодаде. По обыкновению японцев, сорочинская каша и соленая редька служили нам вместо хлеба и соли; сверх того, давали нам очень хорошую жареную или вареную рыбу, свежую, а иногда соленую, суп из разной лесной зелени или похлебку, наподобие нашей лапши; часто варили для нас уху или соус с рыбой, или похлебку из ракушек; рыбу жарили в маковом масле и приправляли тертой редькой и соей; а когда выпал снег, то стреляли для нас нарочно оленей и медведей, а иногда и зайцев. Самое же лучшее кушанье, по мнению японцев, было китовина и сивучье мясо. Работникам нашим, так как они были в России, приказано было стараться приготовлять кушанье на наш вкус, почему иногда делали они для нас пирожки из ячной муки с рыбой, довольно вкусные, а иногда варили жидкую кашу.
Вот только и было два русских блюда, которые они сделать умели. Кормили же нас, по своему обычаю, три раза в день. Для питья давали теплую или горячую чайную воду, а когда водили в замок, то по возращении давали каждому из нас чашки по две чайных подогретой саги; то же делали, когда погода была холоднее обыкновенной" .
-
-
09.02.2013 в 11:33Японская кухня сложилась из географических особенностей страны - гористая местность и отсутствие пастбищ не позволяло иметь много скота и соответственно им питаться. Основным источником пищи у японцев является море - соответственно рыба, морепродукты и водоросли. Т.к. вся пища разделывается до приготовления на маленькие кусочки и в процессе еды её не надо резать, в обиход, вместо вилок и ножей, вошли палочки. Рыба, рис и зелень - здоровое питание, но внешне действительно выглядит не аппетитно, европейцам и русским не понять. Сколько я не смотрела на их еду в аниме - она не возбуждает. Лапшу они любят, рисовые колобки, карри - это такое острое рагу, тоже довольно специфическое, я бы такое острое и не стала есть. Рыбку маленькую пожарят - кладут на тарелочку - вид у неё жуткий, у этой рыбки, но для них это вкуснятина. Так что каждому народу - своё, но японская кухня, наверное, для здоровья - самая полезная. Русская, кстати, тоже не плохая. Мы, например, много каш разных едим, а они очень полезны для здоровья. Ржаной хлеб тоже, всякие отвары, морсы, кислые щи, творог. И чай, кстати, мы тоже любим, и многие предпочитают, как и японцы, именно зеленый чай.