Если нет последствий, значит, нет и ошибки
Иван Охлобыстин: «Когда доктрина 77 получит власть, наступит час Х»
Вчера [16:55] 20 комментариев info@
ПОДПИСАТЬСЯ
Отменить
нет, спасибо
Отменить
Актер, писатель и просто веселый человек рассказал корреспонденту Портала 66.ru об эволюции своей "Доктрины 77", болотных оппозиционерах, воинствующих лесбиянках, желанной и тяжкой популярности и загадках русской души.
Иван Охлобыстин привез в Екатеринбург фильм «Соловей-Разбойник», сценарий для которого написал сам. Сам же и сыграл главную роль бандита, убийцы, которому море по колено. Море крови. Год назад Охлобыстин читал в Екатеринбурге набор своих эссе — «Доктрину 77», — претендующую на роль национальной идеи. Мы спросили автора, что изменилось в его концепции за минувший год.
— Ровно год назад мы разговаривали в ДИВСе, вы читали «Доктрину 77» — человек в белой бурке говорил, что все плохо, тревожно, изменения ведут только к худшему. Глядя на вас сегодня кажется, что все налаживаетс. Все вдруг сделалось хорошо?
— А вы не подумали, что мой фильм — это своего рода листовка?
— Не сильно ли он веселый для листовки?
— А чего ж грустить, все равно помирать.
«За этот год ребята, преверженцы «Доктрины 77», уже вступили во все возможные партии. Когда нас будет много — наступит час Х».
— Какое из посланий доктрины вы показали в «Соловье Разбойнике»?
— Да чуть ли не все… Год назад я хотел собрать думающих единомышленников, информационную платформу, где люди могли бы обмениваться мнениями, не боясь быть осмеянными. Сейчас мы вошли в цивилизованную стадию, сделали себе биографию в «Википедии» с объездом городов. У нас повступали ребята во все возможные партии. И в один момент, когда мы достигнем определенной власти в каждой из партий, наступит час Х.
— Разве аудитория фильма та же, что и «Доктрины 77»?
— Конечно нет, она намного шире. Я бы сказал, если бы о доктрине снимали приключенческое кино, она бы выглядела вот так. Если бы мы снимали в другом жанре, она была бы похожа на «100 лет одиночества».
— Общественных угроз за этот год меньше не стало?
— Их стало больше. Восток поставили на колени и пытаются объединять, чтобы он восстал. Мы как были сырьевой бочкой, так ей и остались. Учителей на улицу выкидывают. Другое дело, что я никогда не принуждал к дешевому кипишу. Побеждаешь, планируя это дело.
«Нельзя быть первым за счет второго — ты либо первый, либо никто».
— Русский бунт — беспощадный. В вашем фильме все заканчивается кровавой бойней.
— Вы правильно поняли, этот фильм — предупреждение. Все закончится кровью. Бунт никуда не приведет, и за 7 лет в этом ничего не изменилось. Я думаю, что избежать его можно только с помощью личной ответственности каждого из нас. Нужно не стесняться того, что мы русские, но не за счет других национальностей. Нельзя быть первым за счет второго — ты либо первый, либо никто. На нас надо ориентироваться, с нами надо жить.
Те нации, которые с нами живут, бывают в большей степени русские, чем мы. Мой водитель, например, татарин, ДМБ 82 ВДВ. Для него отдельно фонтан готовят на День ВДВ, чтобы он там купался пьяный. Так вот, он больше русский, чем я. Он открытый, он — сухая выжимка из правды, он всегда придет на помощь. Я в этом отношении не такой, а ведь должен быть таким. Нация — это не генетический набор, это группа, длящаяся в истории.
«Мой водитель, татарин — больший русский, чем я. А ведь это неправильно».
Мы живем с некоторыми нациями уже 100 лет, с теми же татарами. Но нас объединяет та же ответственность за весь мир. Даже если ты — спивающийся пэтэушник. Или дед в деревне. Нас нельзя этого лишать. Мы должны поощрять в себе это, давать возможность рядом стоящему человеку высказаться, проявить уважение. Основной месседж доктрины был — давайте друг друга услышим. Сейчас мы не знаем соседей и не уважаем родителей, Гринпис тут не поможет.
— Верите ли вы в то, что в современном мире может быть свой Соловей-Разбойник?
— Не сложилась такая ситуация еще. Пока мы так обременены мелкими пустячными заботами, пока мы не познакомились заново с соседями по подъезду, у нас не может появляться соловьев-разбойников. Мы все очень недружные, нас рассорили внутри нации и внутри государства. Нам нужно найти способ примириться друг с другом и найти способ быть такими, какие мы есть.
— Не слишком ли суровый облик борца за справедливость вы предлагаете в фильме?
— У нас страна суровая, климат суровый. Любим — так навсегда, сердце на части. И воевать просто так мы не можем — сразу уничтожаем всех. Если воюем — идем волной и откатываемся назад. Вот если бы на нашем месте была другая нация, которая несколько раз доходила до конца Европы и возвращалась назад, она бы не вернулась назад. А нам неинтересны чужие земли, у нас своих полно. У нас другие представления об окружающем. Ну и разбойники такие же.
«У нас, россиян, ничего заново не сложится, пока мы не познакомились заново с соседями по подъезду, не начали с уважением относиться к родителям».
— Вы написали этот кровавый сценарий семь лет назад, будучи священником. И ваш главный герой — убийца.
— Вы знаете, де-юре в Священном Писании только один человек в раю, и он — разбойник. А все остальные — так, по слухам, мягко говоря. Тот самый разбойник, который висел рядом с Иисусом Христом. Один разбойник подначивал Христа, говорил: «Позови своего бога, чтобы он тебя спас», —, а другой сказал: «Ну что ты паришься, он хоть за идею сидит. А мы людей резали». И Христос ему говорит: «Ты будешь во царстве отца моего». Я неточно говорю, но это очень противоречивый образ, требующий отдельного осмысления.
Что касается образа разбойника в моем фильме — реальность нас призывает стать людьми жестокими. Людьми безжалостными. И начинается все с офиса. Его начальник, говоря: «Мы должны вгрызаться в глотки», фактически дает ему установку. И он ее принимает к сведению. Разве что палку перегибает.
Всякое художественное произведение определяется в числе прочего наличием педагогического элемента. Это не значит, что нужно гундосить о чем-то высоконравственном. Это значит, что нужно передавать свои знания, не боясь показаться глупым или нелепым. Мы живем в обществе, мы общественные существа.
«В Библии де-юре в рай попал один разбойник — тот, который висел рядом с Иисусом Христом».
— Что вынесут дети из этого фильма?
— Дети должны вынести из зала обостренное чувство справедливости. Вынесут ли они насилие, хотя его там много? Да вряд ли. Потому что оно там, скорее, оформляющий элемент между Соловьем-Разбойником и остальными. Их больше шокирует отношение мужчины и женщины. «Уважаемая Изабелла Юрьевна, мы с вами много лет, столько крови вместе пролили. Я как порядочный человек должен предложить вам интим», — говорит ей мой герой. «Ну что вы, Севастьян Григорьевич», — отвечает она. Или: «Ну почему вы за меня замуж не идете?». «Я не девица», — отвечает Изабелла. «Разве это имеет значение?» — спрашивает Соловей. «Для вас — нет, для меня — решающее. Ша базару», — говорит она.
«Наших детей ничего не шокирует, если вы видели Angry Birds и другие современные игрушки, поймете, о чем я».
— Один из ваших героев также говорит о «бессмысленном и беспощадном» русском бунте. Для вас определение бунта в невозможности избежать его или в его бесполезности?
— И то, и то. Дело в том, что я по сути монархист. Для меня это не значит, что нужно немедленно упитанного отрока везти на правление из-за границы. Я понимаю, что по сути это невозможно. Но я ни перед кем голову не преклоню, кроме Бога. А единственный представитель Бога — помазанник Божий. То есть мне нужна какая-то сакральная логика власти. Что же касается обстоятельств вокруг, что я могу изменить, если у меня нет схемы, которую я могу предложить. Вот вышли все на Болотную. Я сходил, чтобы показать, что мне «не слабо», но… Смысл в том, что все знали, что им не нравится, но никто не знал, как надо. А без этого возможны только жертвы. И так было всегда.
— Вам не кажется, что, продвигая эту идею, вы убиваете мысль о том, что общество способно двигаться самостоятельным путем?
— А что мы называем цивилизованным путем? Я, например, не смог в журнале «Сноб» работать, потому что там была лесбиянка главный редактор Маша Гессен, которая приложила кучу мелких, дурацких усилий, интриг, чтобы активно навязать нам проповедование гомосексуализма и лесбийскую любовь. Это должно было считаться нормативом. Но это — не норматив. Мне жалко было уходить, коллектив отличный. Но цивилизация предлагает нам больше перегибов, чем нормативов. У нас есть внутренний норматив, выверенный тысячелетиями. Следуя этому нормативу, мы способны существовать — и более чем.
«Я, например, не смог в журнале «Сноб» работать, потому что там была лесбиянка главный редактор. Жалко было уходить».
Когда-то давно нас даже называли «жандармы Европы»… Наша национальная задача в том, чтобы не дать реализоваться никакой другой нации. По сути, это единственная идея, отличающая нас от всех остальных. У всех нормальных стран присутствует стремление к мировому господству в его болезненном проявлении, и только у нас задача — не допустить мирового господства любой другой нации.
Когда Толкиен писал «Властелина Колец», под Мордором он подразумевал нас. Вышли из болот, такие землистые, некрасивые люди, все уладили и ушли назад к себе в болото. Опять же вспомните. Сидят в деревне старики и о чем разговаривают? О том, как дела в Уганде. Ну какое им дело, казалось бы. Куда важнее, от кого Маруська на ферме забеременела. Но нет, это второй вопрос, а первый — про Уганду. Потому что в каждом из нас, где-то в глубине подсознания, лежит ответственность за весь мир, хотим мы этого или нет. Признаем мы это или нет — это так. Не используя эту данность, мы становимся игрушкой в руках информалистичного отношения к миру.
У нас же Конституция — набор взаимоисключающих статей. Если ее исследует любой нормальный юрист — он сойдет с ума. Возьмем Pussy Riot — есть событие, нет закона. Хотя явно нужно наказать событие, потому что это омерзительно. Но нет закона и, опять же, это алогично. И пока мы не избавимся от желания быть как в «европах», не начнем уважать сами себя, у нас ничего не наладится. Мы должны быть равноправными партнерами, предоставляющими собственные мысли и мнение окружающему миру.
Внешний мир нам особо ничего не навязывает — нас презирают. Используют как сырьевую яму. Можно бегать голым с надписью «убей русского» на спине, и ничего вам не будет. А если ты что-то котику сделал, тебя с тридцатого этажа выкинут. Есть пределы всему, но к нам несправедливо относится окружающий мир. Австрия нас презирает, поляки — так же. Причем явственно так, не скрывая.
«Если грамотный юрист прочтет нашу Конституцию, он просто спятит — там все друг другу противоречит».
— Когда, по вашему мнению, прощается убийство? Положил в бою 10 человек. Прощен — не прощен?
— Канонически после войны не причащали 5 лет. Не допускался человек к причастию. Но существует в каноническом требнике священнослужителя обряд освящения оружия. В этих двух данностях и нужно ориентироваться. Все случаи индивидуальны. Вот, например, парень — армянин, всю семью которого чуть не убили, и он взялся за нож и двоих зарезал, пока их грабили. Он не хотел брать нож, просто услышал, как грабители разговаривали и решили, что всю семью завалят. Я считаю, что он не виноват. Берем случай с безумным клерком, который в Москве завалил 5 человек. Он ненормальный. Это синдром Брейвика, но уже в ином виде. Я не смогу ответить на этот вопрос…
— Ваш герой убивает из чувства справедливости. Он прощен?
— Только Бог знает. Я иногда читаю свои сценарии, ДМБ например, и смеюсь. Думаю, это нормально. Нормальный психически человек себе не нравится на видео. И я такой же, как все обычные люди. Мне не нравится свое изображение, я вынужден смириться с тем, что я ну никак не Ален Делон и не Робертино Лоретти. Но — я сторонник коллективного бессознательного. Считаю, если где-то одна идея появляется, она приходит в ста местах по планете. Все зависит от того, готовы ли люди реализовать ее. Это подтверждают и законы академической науки.
«Мне не нравится свое изображение, я вынужден смириться с тем, что я ну никак не Ален Делон и не Робертино Лоретти».
— А если десяток Соловьев-Разбойников собираются однажды на площади, сговариваются и идут штурмовать Зимний дворец, Кремль или Белый дом?
— Значит, есть тому глубокие основания. Ну не пойдут люди просто так. Сорок раз подумаешь, прежде чем выйти из дома с ружьишком. До последнего у окна будешь стоять, надеяться, что не зайдут. Но уже если вышел — все. Русский бунт потому и бессмысленный и беспощадный, что ничего не добьешься. На Болотной, например, я был против митингов, потому что там в основном тусовалось студенчество. Неудобная обстановка, кто-то толкнул кого-то, в ответ кинули камень, камень отскочил от щита, ударил кого-то. В итоге 30 человек утонуло. Чего добивалась оппозиция? Абсурд на самом деле. Есть сахарная головка — азиатская вертикаль власти. На самом верху ее — Путин и те, кого он привел за собой из Питера. За ним идут те, кого привел в свое время из Свердловска Ельцин. Оппозиция хотела эту головку убрать. Навальный или еще кто-то привел бы туда своих людей. И ничего бы не изменилось. Если что-то менять, то в самой архитектуре власти. Заменять другой конструкцией.
«Навальный пытается изменить верхушку власти, вместо того чтобы подумать о смене самой управленческой конструкции».
— Хотели бы вот так вот "прогуляться" по Екатеринбургу?
— Хотел бы очень. Я люблю этот город. Самое главное в нем не меняется - это прекрасные люди. У меня есть фотка 86-года. Стою на перроне свердловского вокзала, в трениках, только что дембельнулся, а на заднем плане... Виктор Цой. Не знаю как так вышло, он случайно в кадр попал. Мы с ним тогда и знакомы то не были. Увидили друг друга позже, на квартире у Аркаши Высоцкого. Он меня в гости позвал. Приезжаю - культурный шок. Там Шевчук сидит, Цой, Сукачев, Гребенщиков, Толик Крупнов. И квартира Высоцкого, где кассеты стоят, которые он здесь записывал. Это был настоящий разрыв мозга — я сразу скис. Цой хмурый был в жизни, молчун. Но очень сердечный человек.
Гуляли мы с дочкой Дусей по Одессе. За час я сфотографировался с 300 девчонками и мальчишками. Она с квадратными глазами: «Папа, это же обалдеть, они мои ровесники, и ты реально им нравишься». Отвечаю: «Дуся, я же тебе говорю, мир катится в бездну, скоро Апокалипсис».
— Вас напрягает известность? Когда это началось?
— Ночью на Западной Украине с другом в поле стреляем по бутылкам. Едет пасечник и говорит: «Иван Иванович, требо мне с вами сфотографироваться». Может быть, он не такой образованный, но взял на себя труд разобраться в моей биографии, узнать отчество, какой-то личностный фактор. Это пугает и удивляет. Я много работал в кино, но у нас было мало кинотеатров, никто меня не знал. С «Интернами» пришла узнаваемость, и я надеюсь, что она когда-нибудь закончится. И я снова получу удовольствие гулять по улицам. Я тогда напишу большой академический труд о том, как переживается кошмар этого «Майкл Джексоновского» синдрома. Есть тысячи стратегий, как себя вести, чтобы и людей не обидеть, и в живых остаться. Слава богу, что он меня застал, когда мне было 44 года, у меня была набожная супруга — бывший комсорг и шестеро детей. От жены мне всегда были дружеские откровения — за неправду не стеснялась мне по мордасам давать. Смешные ситуации бывают.
— Трудно ли быть отцом?
— Уже не знаю, за три года я все на жену повесил, нет мне оправданья. Но она знала, на что шла. Когда мы женились, я сказал: не факт, что мы будем богаты, не факт, что будем знамениты. Но 100% — скучать не будем. Вон она уже стоит со злым лицом.... думает поди, что поскучала бы уже. Слава богу, я выполнил свое обещание.
Вчера [16:55] 20 комментариев info@
ПОДПИСАТЬСЯ
Отменить
нет, спасибо
Отменить
Актер, писатель и просто веселый человек рассказал корреспонденту Портала 66.ru об эволюции своей "Доктрины 77", болотных оппозиционерах, воинствующих лесбиянках, желанной и тяжкой популярности и загадках русской души.
Иван Охлобыстин привез в Екатеринбург фильм «Соловей-Разбойник», сценарий для которого написал сам. Сам же и сыграл главную роль бандита, убийцы, которому море по колено. Море крови. Год назад Охлобыстин читал в Екатеринбурге набор своих эссе — «Доктрину 77», — претендующую на роль национальной идеи. Мы спросили автора, что изменилось в его концепции за минувший год.
— Ровно год назад мы разговаривали в ДИВСе, вы читали «Доктрину 77» — человек в белой бурке говорил, что все плохо, тревожно, изменения ведут только к худшему. Глядя на вас сегодня кажется, что все налаживаетс. Все вдруг сделалось хорошо?
— А вы не подумали, что мой фильм — это своего рода листовка?
— Не сильно ли он веселый для листовки?
— А чего ж грустить, все равно помирать.
«За этот год ребята, преверженцы «Доктрины 77», уже вступили во все возможные партии. Когда нас будет много — наступит час Х».
— Какое из посланий доктрины вы показали в «Соловье Разбойнике»?
— Да чуть ли не все… Год назад я хотел собрать думающих единомышленников, информационную платформу, где люди могли бы обмениваться мнениями, не боясь быть осмеянными. Сейчас мы вошли в цивилизованную стадию, сделали себе биографию в «Википедии» с объездом городов. У нас повступали ребята во все возможные партии. И в один момент, когда мы достигнем определенной власти в каждой из партий, наступит час Х.
— Разве аудитория фильма та же, что и «Доктрины 77»?
— Конечно нет, она намного шире. Я бы сказал, если бы о доктрине снимали приключенческое кино, она бы выглядела вот так. Если бы мы снимали в другом жанре, она была бы похожа на «100 лет одиночества».
— Общественных угроз за этот год меньше не стало?
— Их стало больше. Восток поставили на колени и пытаются объединять, чтобы он восстал. Мы как были сырьевой бочкой, так ей и остались. Учителей на улицу выкидывают. Другое дело, что я никогда не принуждал к дешевому кипишу. Побеждаешь, планируя это дело.
«Нельзя быть первым за счет второго — ты либо первый, либо никто».
— Русский бунт — беспощадный. В вашем фильме все заканчивается кровавой бойней.
— Вы правильно поняли, этот фильм — предупреждение. Все закончится кровью. Бунт никуда не приведет, и за 7 лет в этом ничего не изменилось. Я думаю, что избежать его можно только с помощью личной ответственности каждого из нас. Нужно не стесняться того, что мы русские, но не за счет других национальностей. Нельзя быть первым за счет второго — ты либо первый, либо никто. На нас надо ориентироваться, с нами надо жить.
Те нации, которые с нами живут, бывают в большей степени русские, чем мы. Мой водитель, например, татарин, ДМБ 82 ВДВ. Для него отдельно фонтан готовят на День ВДВ, чтобы он там купался пьяный. Так вот, он больше русский, чем я. Он открытый, он — сухая выжимка из правды, он всегда придет на помощь. Я в этом отношении не такой, а ведь должен быть таким. Нация — это не генетический набор, это группа, длящаяся в истории.
«Мой водитель, татарин — больший русский, чем я. А ведь это неправильно».
Мы живем с некоторыми нациями уже 100 лет, с теми же татарами. Но нас объединяет та же ответственность за весь мир. Даже если ты — спивающийся пэтэушник. Или дед в деревне. Нас нельзя этого лишать. Мы должны поощрять в себе это, давать возможность рядом стоящему человеку высказаться, проявить уважение. Основной месседж доктрины был — давайте друг друга услышим. Сейчас мы не знаем соседей и не уважаем родителей, Гринпис тут не поможет.
— Верите ли вы в то, что в современном мире может быть свой Соловей-Разбойник?
— Не сложилась такая ситуация еще. Пока мы так обременены мелкими пустячными заботами, пока мы не познакомились заново с соседями по подъезду, у нас не может появляться соловьев-разбойников. Мы все очень недружные, нас рассорили внутри нации и внутри государства. Нам нужно найти способ примириться друг с другом и найти способ быть такими, какие мы есть.
— Не слишком ли суровый облик борца за справедливость вы предлагаете в фильме?
— У нас страна суровая, климат суровый. Любим — так навсегда, сердце на части. И воевать просто так мы не можем — сразу уничтожаем всех. Если воюем — идем волной и откатываемся назад. Вот если бы на нашем месте была другая нация, которая несколько раз доходила до конца Европы и возвращалась назад, она бы не вернулась назад. А нам неинтересны чужие земли, у нас своих полно. У нас другие представления об окружающем. Ну и разбойники такие же.
«У нас, россиян, ничего заново не сложится, пока мы не познакомились заново с соседями по подъезду, не начали с уважением относиться к родителям».
— Вы написали этот кровавый сценарий семь лет назад, будучи священником. И ваш главный герой — убийца.
— Вы знаете, де-юре в Священном Писании только один человек в раю, и он — разбойник. А все остальные — так, по слухам, мягко говоря. Тот самый разбойник, который висел рядом с Иисусом Христом. Один разбойник подначивал Христа, говорил: «Позови своего бога, чтобы он тебя спас», —, а другой сказал: «Ну что ты паришься, он хоть за идею сидит. А мы людей резали». И Христос ему говорит: «Ты будешь во царстве отца моего». Я неточно говорю, но это очень противоречивый образ, требующий отдельного осмысления.
Что касается образа разбойника в моем фильме — реальность нас призывает стать людьми жестокими. Людьми безжалостными. И начинается все с офиса. Его начальник, говоря: «Мы должны вгрызаться в глотки», фактически дает ему установку. И он ее принимает к сведению. Разве что палку перегибает.
Всякое художественное произведение определяется в числе прочего наличием педагогического элемента. Это не значит, что нужно гундосить о чем-то высоконравственном. Это значит, что нужно передавать свои знания, не боясь показаться глупым или нелепым. Мы живем в обществе, мы общественные существа.
«В Библии де-юре в рай попал один разбойник — тот, который висел рядом с Иисусом Христом».
— Что вынесут дети из этого фильма?
— Дети должны вынести из зала обостренное чувство справедливости. Вынесут ли они насилие, хотя его там много? Да вряд ли. Потому что оно там, скорее, оформляющий элемент между Соловьем-Разбойником и остальными. Их больше шокирует отношение мужчины и женщины. «Уважаемая Изабелла Юрьевна, мы с вами много лет, столько крови вместе пролили. Я как порядочный человек должен предложить вам интим», — говорит ей мой герой. «Ну что вы, Севастьян Григорьевич», — отвечает она. Или: «Ну почему вы за меня замуж не идете?». «Я не девица», — отвечает Изабелла. «Разве это имеет значение?» — спрашивает Соловей. «Для вас — нет, для меня — решающее. Ша базару», — говорит она.
«Наших детей ничего не шокирует, если вы видели Angry Birds и другие современные игрушки, поймете, о чем я».
— Один из ваших героев также говорит о «бессмысленном и беспощадном» русском бунте. Для вас определение бунта в невозможности избежать его или в его бесполезности?
— И то, и то. Дело в том, что я по сути монархист. Для меня это не значит, что нужно немедленно упитанного отрока везти на правление из-за границы. Я понимаю, что по сути это невозможно. Но я ни перед кем голову не преклоню, кроме Бога. А единственный представитель Бога — помазанник Божий. То есть мне нужна какая-то сакральная логика власти. Что же касается обстоятельств вокруг, что я могу изменить, если у меня нет схемы, которую я могу предложить. Вот вышли все на Болотную. Я сходил, чтобы показать, что мне «не слабо», но… Смысл в том, что все знали, что им не нравится, но никто не знал, как надо. А без этого возможны только жертвы. И так было всегда.
— Вам не кажется, что, продвигая эту идею, вы убиваете мысль о том, что общество способно двигаться самостоятельным путем?
— А что мы называем цивилизованным путем? Я, например, не смог в журнале «Сноб» работать, потому что там была лесбиянка главный редактор Маша Гессен, которая приложила кучу мелких, дурацких усилий, интриг, чтобы активно навязать нам проповедование гомосексуализма и лесбийскую любовь. Это должно было считаться нормативом. Но это — не норматив. Мне жалко было уходить, коллектив отличный. Но цивилизация предлагает нам больше перегибов, чем нормативов. У нас есть внутренний норматив, выверенный тысячелетиями. Следуя этому нормативу, мы способны существовать — и более чем.
«Я, например, не смог в журнале «Сноб» работать, потому что там была лесбиянка главный редактор. Жалко было уходить».
Когда-то давно нас даже называли «жандармы Европы»… Наша национальная задача в том, чтобы не дать реализоваться никакой другой нации. По сути, это единственная идея, отличающая нас от всех остальных. У всех нормальных стран присутствует стремление к мировому господству в его болезненном проявлении, и только у нас задача — не допустить мирового господства любой другой нации.
Когда Толкиен писал «Властелина Колец», под Мордором он подразумевал нас. Вышли из болот, такие землистые, некрасивые люди, все уладили и ушли назад к себе в болото. Опять же вспомните. Сидят в деревне старики и о чем разговаривают? О том, как дела в Уганде. Ну какое им дело, казалось бы. Куда важнее, от кого Маруська на ферме забеременела. Но нет, это второй вопрос, а первый — про Уганду. Потому что в каждом из нас, где-то в глубине подсознания, лежит ответственность за весь мир, хотим мы этого или нет. Признаем мы это или нет — это так. Не используя эту данность, мы становимся игрушкой в руках информалистичного отношения к миру.
У нас же Конституция — набор взаимоисключающих статей. Если ее исследует любой нормальный юрист — он сойдет с ума. Возьмем Pussy Riot — есть событие, нет закона. Хотя явно нужно наказать событие, потому что это омерзительно. Но нет закона и, опять же, это алогично. И пока мы не избавимся от желания быть как в «европах», не начнем уважать сами себя, у нас ничего не наладится. Мы должны быть равноправными партнерами, предоставляющими собственные мысли и мнение окружающему миру.
Внешний мир нам особо ничего не навязывает — нас презирают. Используют как сырьевую яму. Можно бегать голым с надписью «убей русского» на спине, и ничего вам не будет. А если ты что-то котику сделал, тебя с тридцатого этажа выкинут. Есть пределы всему, но к нам несправедливо относится окружающий мир. Австрия нас презирает, поляки — так же. Причем явственно так, не скрывая.
«Если грамотный юрист прочтет нашу Конституцию, он просто спятит — там все друг другу противоречит».
— Когда, по вашему мнению, прощается убийство? Положил в бою 10 человек. Прощен — не прощен?
— Канонически после войны не причащали 5 лет. Не допускался человек к причастию. Но существует в каноническом требнике священнослужителя обряд освящения оружия. В этих двух данностях и нужно ориентироваться. Все случаи индивидуальны. Вот, например, парень — армянин, всю семью которого чуть не убили, и он взялся за нож и двоих зарезал, пока их грабили. Он не хотел брать нож, просто услышал, как грабители разговаривали и решили, что всю семью завалят. Я считаю, что он не виноват. Берем случай с безумным клерком, который в Москве завалил 5 человек. Он ненормальный. Это синдром Брейвика, но уже в ином виде. Я не смогу ответить на этот вопрос…
— Ваш герой убивает из чувства справедливости. Он прощен?
— Только Бог знает. Я иногда читаю свои сценарии, ДМБ например, и смеюсь. Думаю, это нормально. Нормальный психически человек себе не нравится на видео. И я такой же, как все обычные люди. Мне не нравится свое изображение, я вынужден смириться с тем, что я ну никак не Ален Делон и не Робертино Лоретти. Но — я сторонник коллективного бессознательного. Считаю, если где-то одна идея появляется, она приходит в ста местах по планете. Все зависит от того, готовы ли люди реализовать ее. Это подтверждают и законы академической науки.
«Мне не нравится свое изображение, я вынужден смириться с тем, что я ну никак не Ален Делон и не Робертино Лоретти».
— А если десяток Соловьев-Разбойников собираются однажды на площади, сговариваются и идут штурмовать Зимний дворец, Кремль или Белый дом?
— Значит, есть тому глубокие основания. Ну не пойдут люди просто так. Сорок раз подумаешь, прежде чем выйти из дома с ружьишком. До последнего у окна будешь стоять, надеяться, что не зайдут. Но уже если вышел — все. Русский бунт потому и бессмысленный и беспощадный, что ничего не добьешься. На Болотной, например, я был против митингов, потому что там в основном тусовалось студенчество. Неудобная обстановка, кто-то толкнул кого-то, в ответ кинули камень, камень отскочил от щита, ударил кого-то. В итоге 30 человек утонуло. Чего добивалась оппозиция? Абсурд на самом деле. Есть сахарная головка — азиатская вертикаль власти. На самом верху ее — Путин и те, кого он привел за собой из Питера. За ним идут те, кого привел в свое время из Свердловска Ельцин. Оппозиция хотела эту головку убрать. Навальный или еще кто-то привел бы туда своих людей. И ничего бы не изменилось. Если что-то менять, то в самой архитектуре власти. Заменять другой конструкцией.
«Навальный пытается изменить верхушку власти, вместо того чтобы подумать о смене самой управленческой конструкции».
— Хотели бы вот так вот "прогуляться" по Екатеринбургу?
— Хотел бы очень. Я люблю этот город. Самое главное в нем не меняется - это прекрасные люди. У меня есть фотка 86-года. Стою на перроне свердловского вокзала, в трениках, только что дембельнулся, а на заднем плане... Виктор Цой. Не знаю как так вышло, он случайно в кадр попал. Мы с ним тогда и знакомы то не были. Увидили друг друга позже, на квартире у Аркаши Высоцкого. Он меня в гости позвал. Приезжаю - культурный шок. Там Шевчук сидит, Цой, Сукачев, Гребенщиков, Толик Крупнов. И квартира Высоцкого, где кассеты стоят, которые он здесь записывал. Это был настоящий разрыв мозга — я сразу скис. Цой хмурый был в жизни, молчун. Но очень сердечный человек.
Гуляли мы с дочкой Дусей по Одессе. За час я сфотографировался с 300 девчонками и мальчишками. Она с квадратными глазами: «Папа, это же обалдеть, они мои ровесники, и ты реально им нравишься». Отвечаю: «Дуся, я же тебе говорю, мир катится в бездну, скоро Апокалипсис».
— Вас напрягает известность? Когда это началось?
— Ночью на Западной Украине с другом в поле стреляем по бутылкам. Едет пасечник и говорит: «Иван Иванович, требо мне с вами сфотографироваться». Может быть, он не такой образованный, но взял на себя труд разобраться в моей биографии, узнать отчество, какой-то личностный фактор. Это пугает и удивляет. Я много работал в кино, но у нас было мало кинотеатров, никто меня не знал. С «Интернами» пришла узнаваемость, и я надеюсь, что она когда-нибудь закончится. И я снова получу удовольствие гулять по улицам. Я тогда напишу большой академический труд о том, как переживается кошмар этого «Майкл Джексоновского» синдрома. Есть тысячи стратегий, как себя вести, чтобы и людей не обидеть, и в живых остаться. Слава богу, что он меня застал, когда мне было 44 года, у меня была набожная супруга — бывший комсорг и шестеро детей. От жены мне всегда были дружеские откровения — за неправду не стеснялась мне по мордасам давать. Смешные ситуации бывают.
— Трудно ли быть отцом?
— Уже не знаю, за три года я все на жену повесил, нет мне оправданья. Но она знала, на что шла. Когда мы женились, я сказал: не факт, что мы будем богаты, не факт, что будем знамениты. Но 100% — скучать не будем. Вон она уже стоит со злым лицом.... думает поди, что поскучала бы уже. Слава богу, я выполнил свое обещание.
Вчера смотрела передачу по НТВ, где показывали, как народ наш с питерского вокзала отправляется в Финляндию за продуктами, особенно колбаса популярна. И народу много туда едет затариваться. Хвалили качество продуктов. И что дешевле, чем у нас.